Павел Иванович Сергиенко — один из тех, кто с оружием в руках отстоял нашу Родину в Великую Отечественную. Шагнув в огонь войны шестнадцатилетним подростком, перенес все самое страшное, что только могло бы тогда достаться на долю солдата. А это не только тяжелая каждодневная солдатская работа до пота и крови, но и плен, концлагерь, штрафбат.
Сегодня мы беседуем с ним о войне. И не только…
— Павел Иванович, как случилось, что вы, донбасский мальчишка, оказались в окопах?
— Видно, судьба меня караулила, чтобы с пацанов вручить винтовку. В декабре 41-го около нашего села Николаевка остановилась отступавшая советская часть, и я помогал там на кухне по хозяйству.
Вот как-то раз мама печет мои любимые драные слоистые коржи, я хватнул один — и туда. Мать спрашивает: — Ты куда? — Я скоро вернусь, — отвечаю, — вот только сбегаю, старшине помогу обед снести на гору. Знать бы, что уже домой нет возврата — хоть с матерью попрощался…
Во время обеда и накрыла нас немецкая артиллерия. Увидел обезглавленного старшину, потом фашисты в атаку пошли и пулеметчик кричит мне: подавай ленты! Так стал я вторым номером станкового пулемета.
Я стал вторым номером станкового пулемета
Бой был жарким, силы неравные. В итоге пришлось отступать и я вывел остатки подразделения по известным мне оврагам. Потом, по малолетству, отирался на таких же хозяйственных задворках. До известного случая.
Однажды мне вручили винтовку и поставили охранять продовольственный склад, стоявший в полутора километрах от передовой. В этот момент наши ухари-солдатики вздумали поживиться сухарями, но я, решив, что это немцы, открыл огонь — правда, никого не убил. Тут набежали старшина, другие, мне по уху дали, винтовку вырвали.
А после были допросы в штабе, допрашивал оперуполномоченный старший лейтенант Квасников, такой волк НКВД — я их прошел потом немало. Ты что же, сука, рычит он на меня, пострелял своих людей, я тебя!..
А я ему: «Действовал по уставу, как мне сказали». Спасибо, спас командир дивизии. Я бы таких ставил в пример сегодняшним офицерам: подтянутый, строгий — из тех, кто прошел от солдата до генерала. Такой и позаботится о бойце, и не обидит его никогда.
Привели меня к нему, а он смотрит — пацан, который даже присяги не принял. Говорит: да он вообще мог вас всех пострелять! Освободить и определить на службу. И нашли мне место в разведке — все-таки местность эту лучше меня никто не знал. Потом снайперскую школу закончил, охотился на фашистов.
— Как вы попали в штрафбат?
— На войне всякие люди тобой командуют. Появился у нас новый ротный. Молодой, но занудистый, за неделю всем надоел, как осенняя нудьга. Наш десант на танках брал село, занятое фашистами, но немцы встретили нас пушками.
«Тридцатьчетверку», на броне которой я укрывался, буквально всю изрешетили снарядами, подожгли. Мы с боевым другом Канистратовым отползли к соседнему подбитому танку, где укрылись под днищем.
А немцы в контратаку пошли, окружают.
Но позиция у нас удобная, отстреливаемся. Часа полтора отстреливались, пока наши не подошли. Подсчитали — а восемь-то гитлеровцев положили. Но, оказалось, что тем временем нас искал ротный Скрыпалев.
Приводит нас к нему связной, а он лежит, гад, на кровати, в чистых белых носках, книжку читает. Доложите, приказывает, Сергиенко, где вы были во время боя за село? Почему я вас там не видел? За меня ответил шибко горячий Канистратов: «А ты хрен и увидишь, ты же ездишь на последнем танке, а мы — на первом! Кантуешься здесь с книжечкой, а рота жизни кладет!» Капитан за наган, а Вася за автомат.
В общем, большой скандал вышел из-за командира роты, долго рассказывать. Кончилось все тем, что отобрали у нас награды и загремели мы с Васей в штрафники. Как раз летом это было, 1943 года.
Отобрали у нас награды и загремели мы в штрафники
— О штрафбатах жуткие вещи рассказывают и показывают, трактовки порой противоположные — ваш взгляд как человека, лично прошедшего это пекло?
— В сводках Совинформбюро нас называли не штрафными, а штурмовыми батальонами. Бросали их на самые ответственные участки фронта. На сильно укрепленные высоты, опорные пункты, где требовалось таранным ударом обреченных людей сломить оборону врага.
В батальоне преобладали изменники, дезертиры, самострелы, казнокрады, власовцы, бывшие полицаи, которых действительно только кровь могла оправдать перед народом. Но и случайные, вроде меня, были.
Да, обмундировывали нас кое-как, но уж в немецкие мундиры не облачали, как это, например, показывают в фильме «Штрафбат», который я по причине его ерундистики так и не смог досмотреть до конца. Воевать положено было в штрафбате до первой крови, после чего переводили в нормальные части. Или — до смерти.
Воевать в штрафбате положено до первой крови
Но, конечно, все шли в бой с мыслью быть легко раненым, чтобы освободиться от этого ада. Пять патронов на винтовку, тридцать на ручной пулемет, как правило немецкие, — вот и весь боезапас. Потому и приходилось воевать в основном штыком, ножом да прикладом. А тебя — на лавину огня, все чувствовали себя обреченными. И сплошь — остервенелые, в плен немцев не брали. Всех — сразу в расход.
А первая кровь — это счастье. Но бывало, что и без крови обходилось: либо проходил срок, установленный приговором трибунала, либо отличился штрафник в бою, совершил подвиг — и его представляли к реабилитации. Так и так — счастье! Свое в аду оттрубил, возвращаешься в часть.
— А с пленом как вышло?
— Это было задолго до штрафбата. Зимой 1942 года под Сталинградом, немцы, тогда еще вовсю наступавшие, однажды ночью внезапной атакой расстреляли всю нашу землянку. Остались только мы с Иваном Плохих, кто куда раненые. Хвать за винтовки — все побито, покорежено. Выскочил я из землянки в одной гимнастерке и носках, а они уже караулят.
Нас погнали в хутор Гончара, а позже оказались в концлагере в Малых Россошках. После того, как произошла Сталинградская битва и гитлеровцам стало не до особой охраны концлагеря, выбрал момент и сбежал. Этот плен и концлагерь так мне потом, после войны, аукнулись — но сейчас бы не хотелось о том говорить. Как-нибудь потом…
— Насколько помогала солдату выжить в той войне вера в счастливую судьбу?
— Я понимал и видел, что война — это мясорубка. Она отпустила одному — одно, а другому — другое. Выжить, конечно, хотелось каждому, но не все зависело от самого солдата, как бы он не был обучен и обстрелян. На мою долю выпало, пожалуй, все самое страшное, о чем сегодня говорят, пишут и показывают фильмы. Слава богу, судьба оставила мне право на жизнь.
— Стало быть, вы — в любимчиках военной судьбы?
— Наверное, у войны были свои везунчики и любимчики. Как и свои неудачники, свои жертвы. Я вряд ли любимчик войны, но, выходит, везунчик. Потому что остался жив.
И рад, что живу до сих пор, несмотря на множество послевоенных проблем, связанных с пленом и концлагерем, когда многие годы находился под колпаком у компетентных органов и был объектом придирок со стороны партийно-хозяйственных структур.
Хотя я ни на кого не в обиде: по большому счету ни те, ни другие особого вреда мне не причинили.
Жизнь моя хотя и сложная, но интересная
— А в итоге — как бы вы оценили свою жизнь сегодня? Удачная, неудачная?
— Жизнь моя, считаю, хотя и сложная, но интересная, я бы назвал ее вполне состоявшейся. После войны женился, вырастил троих сыновей. Окончил горный техникум, работал на важном, можно сказать, стратегическом для страны предприятии, где вырос до заместителя главного инженера. Занимался и занимаюсь литературным творчеством, мои повести и рассказы печатались во многих изданиях.
По жизни мне жаловаться не на что. Вот и то, что Арсеньев выбрал на жительство, поближе к сыновьям, — считаю вполне удачным выбором. И вообще, я оптимист, думаю, если мне все время удавалось выбраться из самых трудных ситуаций, то Россия уж тем более выберется…
Виктор Дебелов, «Бизнес-Арс», № 10, 2005 год.
